Уже не было смысла скрываться. Я оторвался на приличное расстояние и потому должен дать еще большее ускорение. Миновав людное место, я сделал короткую, но вынужденную остановку на пустынном берегу. Эта пауза стала самой тяжелой, но я смог найти в себе силы и подчинил тело, выходящее из-под контроля. Немного подкрепился бульоном из вяленного мяса с размоченными в нем сухарями. В украденном мной струге обнаружился довольно большой закопченный котелок и ломоть засохшего хлеба. Осмотрел раны, промыл кипяченой родниковой водой с солью. Прокипяченные и высушенные на солнце лоскуты рубахи опять, как смог, намотал на обветренные рваные дырки и, не теряя более времени, двинулся дальше. Теперь я выгребал обоими веслами. Тот факт, что из ран сочится кровь, меня даже радовал. Мелкое кровотечение, незначительная потеря, но это не позволит ранам загноиться. Рассчитывать на чью-то помощь теперь нет необходимости. Я даже обезболивающее не стал принимать, чтобы не терять сознание и ясность ума. А мне было над чем подумать. Похоже на то, что в скором времени мне придется всерьез заняться пересмотром отношений с соседями. Забрать себе Москов, выкосить и приструнить оборзевших бояр. И дать понять прочим, что я скор на расправу. Десяток моих стрелков, что остались на дворе у Михаила, уже наверняка рыщут по окрестностям. Не найдя ничего, будут вынуждены вернуться в Змеигорку. А вот мне самому бы лучше там не показываться. Верных мне людей предупрежу, а прочим незачем знать, что я все еще жив. Какое-то время, пока не заживут раны и не выстрою план действий, разумно оставаться покойником…
Ну вот — накаркал! Река стала резко сужаться. Убыстряя свой бег, она пенилась в водовороте перед наваленными в самом узком месте деревьями. Похоже, что сполз подмытый откос. Но самое неприятное то, что на этой неожиданной преграде меня уже поджидали преследователи. Я уже ясно различал их довольные рожи и невольно перехватил поудобнее тяжелое весло, готовясь к схватке… как вдруг в реку влетел словно поперечный поток. В дикой панике с берега летели в воду сотни лесных обитателей. Косули, лани, кабаны, лоси с шумом плюхались с разбега в бурлящую воду; перескакивали с одного поваленного дерева на другое, сметая с пути ошарашенных людей. Мгновение… и все живое исчезло из виду, только испуганные крики доносились впереди. Река словно вздохнула и разом снесла преграду с моего пути, вертя тяжелые стволы деревьев, словно соломинки. На берег высыпала быстроногая стая волков и завертелась на месте, словно поджидая кого-то. Уже догадываясь, кого поджидают эти серые бестии, я облегченно повернул к песчаной косе. Пока возился, выгребая, лодку снесло ниже по течению. Вконец обессиленный, еле выкарабкался, пристав к берегу и перевалившись через борт, растянулся на влажной отмели. Надо мной склонилось худое лицо отшельника. Немигающим взором окинув мои окровавленные повязки, он молча подхватил меня под плечи и рывком помог подняться. Опираясь на его худое плечо, я медленно двинулся за ним, и скоро лесные заросли скрыли нас.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Вы грязные животные! Навозные черви! Не сметь вам больше слово молвить и глаз поднять без дозволения! Отныне ваше — все лишь чумазые трусливые душонки, под мамкиными тряпками! Искать без моего дозволения даже не пытаться, смерды косопузые! Затаить дыхание, прикусить языки и слушать!
Воевода медленно прохаживался вдоль неровной шеренги, буравя свирепым взглядом притихших новобранцев. Два десятка деревенских бугаев, пяток городских лоботрясов, семеро косматых исхудавших, но еще крепких бродяг да парочка внебрачных боярских отпрысков от бывших рязанских дворов внимали хриплым выкрикам воеводы. Сутулые, уставшие после изнурительной дороги, они еще не могли толком понять, на что обрекли себя, изъявив желание попасть в мое войско.
— Все вы пришли сюда по доброй воле и собственному разумению, — продолжал воевода, раздувая ноздри. — Забудьте, кем вы были, отныне у вас нет больше ни прошлого, ни сословия, ни имен. Я Скосарь Чернорук, стрелецкий воевода, и эта крепость, как и все в ней, моя собственность, мое подворье. С этих пор и до смерти для вас я царь, и бог, и отец, и мать. А вы грязь под ногами! И если я или кто-то из моих подручных выкрикнет слово «грязь», то это обращаются к вам. Делайте, что велят, и молите своих богов, что делаете правильно! Приказы в стрелковой дружине князя-колдуна выполняются быстро и четко! За непослушание следует жестокая расплата. Забудьте о том, что умеете, о том, что думаете и чувствуете! Отныне для вас есть только приказы! Следующие три месяца для вас, животных, станут настоящим адом, горнилом, в котором я и мои люди выкуют из вас настоящих воинов, самых лучших, равных которым более нет!
Скосарь чуть отставил ногу и указал плетью на невысокий столб у ворот с висящим на нем бронзовым колоколом.
— Эти ворота — единственный выход из крепости. Кто пожелает, может подойти и ударить в колокол, чем признается в собственной никчемности. Ударивший в колокол получит пинка под зад и будет изгнан с позором, а оставшиеся же понесут за его трусость и слабость жестокое и суровое наказание. Ежели кто-то подымет смуту, вздумает сбежать, того изловят и накажут его же товарищи. Повторный побег карается неволей и даже смертью!
Из окна моей новой мастерской было отлично видно и слышно, как Скосарь стращает свежее пополнение. Я даже устроил себе короткий перерыв, чтобы понаблюдать эту захватывающую, театрализованную постановку. Всегда удивлялся, как однако быстро старый вояка впитал все мои уроки и новшества, что я вводил для обучения новобранцев и старой гвардии.
Стрелки моей крепости имели высокий статус и право называться элитным подразделением. Но, к сожалению, теперь их было очень мало. Хорошо обученные, сильные, выносливые, снабженные самым дорогим и надежным оружием, эти молодцы могли дать фору любой княжьей дружине, численно превосходящей их в два-три раза. Самое главное, чего я добивался от элитного подразделения, — сплоченности и верности. Взятый за основу курс подготовки иностранного легиона, адаптированный мной к этому времени и месту, служил неким фильтром, способом отсеять слабые звенья. Исходя из собственного опыта, я понял, что искать только сильных и здоровых новобранцев — накладно и неразумно. Порой в войске требовались не только сильные бугаи, но и проворные и сообразительные ребята, быть может, не самой богатырской наружности. Поэтому на службу брали всех, исключая лишь калек, женщин и стариков. Всех, кто был способен выжить в тренировочном лагере Скосаря. Здесь все устроено сурово и даже жестоко. За каждым следили внимательно, подмечали особенности и нужные навыки. Сформировалась целая служба, эдакий конвейер по штамповке универсальных солдат. Три месяца — первый этап. Проверка и подгонка под нужный стандарт физической выносливости, наработка простейших навыков. Новобранцев чуть ли не в буквальном смысле втаптывали в грязь, мешали с глиной, а потом из тех, кто сумел пройти все это, лепили заново несокрушимую, неудержимую силу, единый чугунный кулак. Следующий этап — углубленное изучение оружия, специализация. Мечи, копья, арбалеты, рукопашный бой, кто на что был горазд и все вместе. Матерые стрелки, уже прошедшие этот тяжелый курс, можно сказать, ветераны, лупили новичков до кровавых соплей, гоняли в марш-броски до рвоты. Тренировались сами и учили молодых превозмогать усталость, держать удары и терпеть боль. Все, что в знакомой мне когда-то армии называлось неуставными отношениями, дедовщиной, здесь стало частью учебного процесса и ритуалом инициации. Новобранец — дух бестелесный. Приказ любого вышестоящего по званию выполняется и не обсуждается. За каждый месяц обучения, после проверки, достойным присваивался шеврон, особая нашивка в виде дубового листочка. Не прошедшие проверку опускались до нулевого уровня и были обречены еще месяц ползать в грязи. Все как в армии. У солдат нашивки тряпичные. У старших, прошедших хорошую подготовку и выживших в нескольких боях, появлялись бронзовые. У инструкторов и, если можно так выразиться, офицерского состава — серебряные.